«Я не хочу попасть в рай после своей смерти — ад гораздо лучше. Только подумайте о тех интереснейших людях, которых вы сможете там встретить, и вы тоже захотите туда попасть».

За что люди обычно попадают на Небеса? Разумеется, за жизнь праведную и послушание, любовь к окружающим, сострадание, помощь нуждающимся и прочая розовая ваниль, которая, как известно, бывает только в книгах и наивных мечтах. Нет, святые и по-настоящему добрые люди есть, без сомнений. Но Дейдара Тсукури к их числу точно не относился.
— Да он издевается, - прошипел сквозь зубы подрывник, пытаясь оторвать от темечка золотистый, излучающий мягкий свет, нимб. Отрывался он плохо, можно сказать никак, ибо прилип намертво или собрался изображать из себя неопознанный летающий объект на веки вечные. – Подумать только: в Рай, к Богу! Кишимото, ты там здоров, да? Сомневаюсь.
   Дейдара бросил бесполезное занятие, показал кулак себе под ноги – видимо, полагая, что автор манги испугается кары небесной и вернёт всё, как было. Или хотя бы придумает новый способ оживлять трупы. Недалеко от недовольного блондина медитировал Итачи, причём в прямом смысле. Умертвённый Учиха совершенно безучастно сидел на пушистом белом облачке, закрыв глаза, и не обращал внимания ни на что. Подумаешь, вроде полагал: наконец отдохну после такой-то жизни, в Аду со знакомыми встречусь, так нет же! В Раю, конечно, хорошо, но откровенно говоря, не радует от слова совсем. Первые минуты пребывания здесь показались мужчине сущим наказанием. Яркий, слепящий свет выжигал глаза, от высоты кружилась голова, а противно белоснежная вата прогибалась под ногами, вызывая панические мысли и невольный иррациональный ужас. Хотя Итачи никогда раньше не боялся падать – знал же, что приземлится на все четыре конечности, как кошка.
   Такие же эмоции испытывал и Тсукури, только если Учиха быстро смирился с их незавидным положением, то подрывник не желал тратить свою не-жизнь на всякие глупости вроде бренчания арфой по чьей-то головушке, поедание фруктов и разговоры о спасении души. Какая душа, ему и внизу неплохо! У него было тело, были руки, пусть пришитые Какудзу не слишком аккуратно, но были! Родная глина, невыносимый напарник, враги… А что сейчас? Белоснежная хламида вместо плаща с облаками, белые же штаны, абсолютно здоровая и чистая кожа – никаких шрамов и рубцов. Беспредел!
   И Дейдара снова принялся голосить.
    — Я повторять не буду, если через минуту… Нет, пять секунд, ты, гений наш доморощенный, не отправишь меня назад, устрою тут такой взрыв, что до Ада донесёт, да! – к этой фразе парень добавил несколько нецензурных выражений, настолько витиеватых, что Итачи перестал слушать уже на третьем заходе. Что примечательно: блондин ни разу не повторился.
   — Успокойся, наконец, - вздохнул Учиха, потягиваясь и поднимаясь на ноги. Нимб над его головой лениво покачивался, не думая уплывать в ещё более высокие сферы. К тому же странный кругляш ещё и грел, так что Итачи в целом был доволен его наличием. – Криками дело не исправишь. Кишимото нас, скорее всего, и не слышит даже.
    — Я ему не услышу, м! – практически прорычал любитель взрывов, нарезая круги вокруг красноглазого. – В конце концов, за какие такие подвиги мы сюда попали? Мы убийцы, преступники, психи, и – на тебе, подавись – Рай! Глупость же, да!
— Думаешь, в Аду было бы лучше? – саркастично уточнил Итачи, аристократично изгибая левую бровь. Но его жест не был замечен.
— В Аду больше интересных людей, - парировал Тсукури, сердито пиная ближайшее облачко. Оно послушно оторвалось от основного покрова, точно клок пены, и величаво поплыло в сторону огромных сияющих ворот, за которыми находилась свобода. Точнее, лестница в Чистилище, а потом на Землю. Лестницы «туда» почему-то не наблюдалось. – И на круги нас разные распределят, зуб даю. Так что всем лучше будет, ага.
— Ты это Акасуне скажи, - посоветовал Учиха, сочувствующе глядя на Мастера Кукол, который жался к воротам, не желая и шагу ступить по направлению к, собственно, Райским кущам. Ибо от лукавого и вообще – родственников надо любить на расстоянии.
— Сгинь, нечистая, - вот что тихо шептал себе под нос, словно молитву Сасори, затравленно взирая на любимую бабульку. Старейшина Чиё радостно махала внуку рукой, другой вытирая выступившие в порыве нежности слёзы, и явно забыла все горести, что причинил ей непутёвый, сбившийся с пути истинного, внук. Уж теперь-то она его научит, как надо жить! Учиться Сасори не хотел, потому оставался непреклонен в своём решении жить вместе с воротами и в горе и в радости. Дай ему волю, так вовек не отдерёшь от светящейся железяки. – Убейте меня кто-нибудь ещё раз!